Камакура пахла знакомо. Было удивительно ощущать это, спешно сбегая с асфальтовой дорожки вниз к серому пляжу впервые. Рыбный запах от воды словно норовил обнять и с по-детски нерасчетливым напором просачивался сквозь тело – в голову. Это не было запахом свежей рыбы, разрезаемой в пространстве кухни, для которой такой запах редок и резок. Это было ароматом пропитанных морем черных листов нори, утягивающих в роллах рис, хрустящих на онигири. Не раздражающее обоняние, а обволакивающее, обнимающее, как теплые старческие ладони, пресное марево запаха напоминало что-то из детства. Или даже раньше. Чудесным образом казалось, будто так пахло материнское лоно в момент моего рождения. Волнительно стоять босыми ногами в месте, где воздух совсем как там, куда никогда не вернуться.
Волны набухали и вываливались на берег. Море будто вздыхало: вздымалась где-то в глубине грудная клетка, ребра под эластичным дном-кожей чуть раскрывались навстречу поверхности, приподнимая воду, и опадали, испуская дух. Суетливые ракушки оставались на берегу смешно зарываться в мягкий песок, дрожью проторяя себе путь вниз.
Над Камакурой сгущалась густая морская мгла. Удивительно в этом городе быть. Несколько столетий назад именно это место стало символом и фактом перемен в Стране Восходящего Солнца: обросшая со временем легендами победа Минамото при Данноура подвела Японию к эре воинов и их идеалов. Говорят, что именно в той знаменательной битве и был утерян священный меч – один из божественных даров своим потомкам. Сёгуну было крайне важно без мрачного крушения идеалов прошлого подвести достаточно основательный довод под свое военное, грубое, мужское правление против одухотворенного кружева императорского лика, возносящегося над страной. И Камакура для меня застыла образом этой сложной государственной, но очень поэтичной метаморфозы: император сложил оружие, уступил эту мощь тем, кто отдавался ей до конца и во всем.
Кем быть мне в этом городе, в этой стране? Императором без нужды сражаться? Сёгуном, одну руку всегда держащим на мече?
Мне, как и везде и всегда, – становиться только собой. Больше некем. Мне чувствовать каждый оттеночный запах раскрывающейся предо мною судьбы, этими глазами всматриваться в чужие силуэты. Мне никогда не узнать, какого это – быть не мной.
Клетка, которая делает меня бесконечно свободной.